Большая Тёрка / Мысли /
Без выдумок, красивостей и лоска,
без вывертов аллертности, родной,
привычный с детства, мраморной Милосской
венерин профиль, да чего ж все просто!
Улыбка тела, радость просто так,
какой‑то мужественной женственности знак...
Как часто красота нам кажется не броской,
простой совсем, банальной, тихой, плоской,
реальность скучной, счастье лишь полоской,
а искренность бессмысленной.
Головою кивая в шаг
как флаг, как лошадь
ты ушла.
Как плохо.
Сгорела душа.И тело.
Надеюсь, тебе тепло,
тебя согрело.
Качая ногой ты была...
Туфля упала.
На диване книжка бела.
Ты ушла.
Окончания нет.
Рыба воду глотала.
Театр жизни закрыт.
Не обессудь.
Видно сцену опять подметала
длинная грудь
женщин проклятых из Синегала.
Шоколадной боли боевая чума,
наступил я на вселенские грабли,
сердцем уроненный в лужу в потьмах,
как помидор раздавлен.
Что за сутолока в тихом переулке?
Две собачницы собачатся. Вахтер
вышел поглазеть из караулки,
и натруженную задницу растер.
Доскеры корежили поребрик,
высился в этажности скандал,
наискось в дворовой в рамке неба
лебедь одинокий пролетал.
Видели, весна пришла? не знали?
Не смотрели? Задранных голов,
растревоженных сердец лишь две недели
собирался стаями улов.
Птичьи песни быстро отзвенели,
и глазами встретившись легко,
двое, незнакомые в апреле,
двое, разделенные пока,
тоже вдруг куда‑то улетели,
из пустого в общем тупика.
Геката Четырнадцать
Солнце потеряно прячется в облачных замках,
белой фатою играет и ветер, и дождь,
возле невесты гостей бестолковая давка,
снова ей топчат подол, а фотограф заплакать готов.
Лица мелькают, растерянно светят улыбки,
маленький хаос взрывается хохотом вновь,
шелкает юркий фотограф, шныряя как рыбка,
а пожилые все плачут да пьют за любовь.
Шаферы в лентах нелепых краснеют и молча
за руки тайно берутся, как будто нельзя,
дети прелестные клумбы на площади топчат
и в догонялки играют за попы гостей тормозя.
Шепчет шампанское в пластике мятом стаканов,
важно шоферишка смотрится в свой лимузин,
косится хмуро по жизни бегущий прохожий,
все это сразу трубы звук наивный пронзил.
Свадьба стояла, чтоб сделать на площади фото,
денежку прятал совсем небольшую трубач,
Плачет труба, плачет дождь и грустит отчего‑то
свадьба, ну ничего и ты тоже немного поплачь.
Кружится ангел, дрожат не от холода губы.
Чудо вершится склоненных к друг другу голов,
все это тоже на фоточках видимо будет —
фот наведенный давно уже щелкнуть готов.
Но отступя от заученно четких маневров,
тяжко повесив на шею свою объектив,
вдруг призадумался жизнью прожженный фотограф.
Рядом со счастьем чужим сам внезапно бываешь счастлив.
Долго готовя к печати прекрасные фотки,
свадебный призрак, удачи чужой симбионт
хлопнет еще и еще по немножечку водки,
выправив пьяный на фотках чужих горизонт.
Я сразу говорил, что вас желаю
и, уподобившись делителю‑нолю,
в абсурд отсутсвие рассудка превращая,
шутил. А кажется, я вас‑таки люблю.
Откинувшись к окну, вы дремлете, я вижу.
Случайно я зашел в почти пустой вагон.
И же что мне? Я разве вас обижу?
Еще один пропущен перегон.
Я вас не разбужу. И колкостей обычных
мы не развесим между нами сеть.
Как беззащитность вашу видеть непривычно.
Как странно вами взглядом овладеть.
Но я же не насильник, не разбойник.
В каком‑то измерении закон
мне не дает украсть мечту спокойно,
и я сбегу, вернув чудесный сон.
Жил да был простой учитель
и зарплату получал,
от родителей детишек
получал и поучал.
Вот однажды шел учитель,
шел домой и подустал.
И Спасителя Учитель
на дорожке повстречал.
И сказал ему Учитель:
- Я лицо ваше узнал,
вы Учитель, извините,
я вас правильно назвал?
И сказал ему Спаситель:
- От начала всех начал
человеческий проситель
Богу имя воздавал.
И Учителя Учитель
обнимал и целовал.
И просил: -Не уходите,
и вопросы задавал.
Меня спрашивают дети,
я всегда им отвечал,
что все три вопроса эти
сам себе я задавал.
Что на них ответа нет,
что в вопросе есть ответ,
и что спрашивая, вовсе
не хотим мы знать ответ.
И спросил: В чем смысл жизни?
И спросил: За что мне смерть?
Почему любовь не видно,
и за это счастья нет.
И Учителя Спаситель
за сутулое плечо
обнял и заплакал вместе
с ним о мире горячо.
Если Бога вы встречали,
если Слово он сказал,
разделите с ним печали
обо всем, что он молчал.
Болеет мартом хмурая погода,
в полурастаявшем сугробе на земле
зима в параличе лежит полгода
как прибранный покойник на столе.
Бредущий через мартовские иды
промокший капюшон прижав к брови
прохожий на канал внепно выйдет
и поцелуй дождя получит без любви.
Какая мокрогубая насмешка:
весенний одевается венец
на чепчик старозимья многорешный.
Трагически безвременный конец.
Мне нравится писать, вживаясь в роль чужую,
врываясь в чью‑то жизнь, сочувствуя, любя,
но в облике чужом имен не назову я.
И только тень оставлю для себя.
В одном и том же облике приходит
в беретике всклокоченная грусть
и и в с горечью тимьянною пародий
уродина отчаянья. И пусть.
Я буду простотой твоей счастливой
душевный сумрак свой маскировать
как осень снегопадом суетливым
как прячется ребенок под кровать.
Черная щетина,
Розовый сосок.
Брошенный ботинок
Лег наискосок.
Жесткие запястья,
Белое крыло,
Скомканное платье
Скорчившись легло.
Волосы короной,
Черная метель.
В крыльях бедер троном
облеклась постель.
Лопнула над домом
птичья круговерть.
Улетай, ворона,
нечего смотреть.
///
R0113R@mail.ru — сюда, пожалуйста.